|
8 ноября(по старому стилю) исполняется 50 лет со дня смерти нашего
земляка, замечательного русского писателя, лауреата Нобелевской премии
Ивана Алексеевича Бунина. Во всех городах, так или иначе связанных с
жизнью писателя
(Воронеже, Ельце, Орле, Москве, Петербурге, Париже), проводятся вечера
его памяти, научные конференции и семинары,
звучат его стихи, дневниковые записи, великолепная проза. Однако сегодня,
восстанавливая «религиозный вектор»
(И. А. Есаулов) отечественной словесности, мы стремимся не только
исследовать художественные, эстетические проблемы творчества И. А.
Бунина, но и обозначить основные вехи его духовного пути – почти всегда
крайне сложного для каждого художника катастрофичного, демонического ХХ
века.
И.А. Бунин формировался как человек и писатель в
кризисную эпоху рубежа XIX–XX веков, когда в европейском и российском
общественном сознании теоцентризм предшествующих веков сменялся
безбожным и воинствующим антропоцентризмом, наблюдалось проникновение
религиозно-философских идей Востока, возрождение языческих и архаических
воззрений. Выросший и воспитанный в православной семье (мать писателя
Людмила Александровна Чубарова была глубоко верующим человеком), Бунин
всегда отличался уважительным отношением к христианству. В его лирике
много стихотворений на сюжеты из Ветхого и Нового Заветов («Бегство в
Египет», «Гробница Рахили», «Саваоф», «Столп огненный»), несколько
поэтических переложений Апокалипсиса («Сын Человеческий, Апокалипсис I»,
«Из Апокалипсиса», «Судный день», «День гнева, Апокалипсис VI»), созданы
образы святых и угодников Божиих («Матфей Прозорливый», «Сон епископа
Игнатия Ростовского», «Святой Евстафий»). Появление этих стихотворенийв
разные периоды жизни писателя обусловлено и его личными религиозными
переживаниями, и впечатлениями от путешествий по святым местам, и
размышлениями о закономерностях мировой истории и сущности человека,
вызванными катастрофичными событиями в России в первые десятилетия ХХ
века. Однако глубинный исток бунинской религиозности кроется в его любви
к прошлому, в его исканиях разгадок коренных тайн бытия, которые он
соотносил с Ответами, представленными в разных мировых религиях.
Писатель стремился найти универсальные законы, первопричины явлений,
поэтому он выявлял прежде всего то, что сближает разные религиозные
традиции, разные времена и людей разных национальностей, а не их
различия. Он пытался постигнуть «то неуловимое, что знает один Бог, –
тайну ненужности и в то же время значительности всего земного» (рассказ
«Сосны»).
И.А. Бунин был наделен особым талантом «переживать красоту» при всей
универсальности этой формулы для художественного сознания вообще. Идея
двойственной природы красоты, за которую «Бог с дьяволом борются», а
«полем битвы» становится «сердце человеческое», воспринятая через Ф.М.
Достоевского русской литературой, была чужда Бунину. Воплощенная в
явлениях природы, человеке, произведениях искусства, красота для Бунина
самоценна и лишена необходимости быть означенной нравственно. Вместе с
тем красота в художественном мире писателя всегда подлинна (то есть
противопоставлена красивости), изначально в самом акте Божественного
творения заложена в мире и поэтому одухотворена и осмыслена, оттого и
«жизнь должна быть восхищением», как утверждает писатель в романе «Жизнь
Арсеньева».
Краткости и бренности человеческой красоты писатель противопоставлял
вечную красоту природы – вот почему «природа не фон и не бывает фоном, а
главное и наиболее активное действующее лицо» (Ф. Степун) во всех его
произведениях. Природа первая в пасхальное утро «огнистыми лучами зари»
возвещает, что «день настал обетованный, Что Бог воистину воскрес!»
(«Христос воскрес», 1896). В природе возможен «диалог» с Богом: «Волна,
шумя, вела беседу с Богом, Не поднимая сонного чела». («Бог», 1908).
«Пейзаж русской земли», который, по словам Н.А. Бердяева, «соответствует
пейзажу русской души», дарует Бунину «любовь и радость бытия» и глубокое
чувство Родины.
«И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав,
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленам припав» – таков его ответ на вопрос Господа о
возможности счастья в «жизни земной» («И цветы, и шмели, и трава, и
колосья», 1918). Вместе с тем именно осознание природного бытия как
первоосновы существования и поиски всеединства на природно-космическом
уровне рождали в произведениях писателя пантеистические мотивы, а также
отзвуки буддийских и иных религиозных традиций. Этому способствовали
странствия Бунина, совершаемые по свойственной ему тяге «обозреть
красоту мира» и «познать тоску всех стран и всех времен».
В 1907 году Бунин совершил путешествие по странам Ближнего Востока – «по
следам Христа», результатом которого явился цикл путевых поэм «Тень
птицы». С очерковой достоверностью и в то же время поэтическим
одушевлением писатель изображает святые места, «где сочеталось столько
дорогих для человеческого сердца воспоминаний». Библейские реалии явно
преобладают на тематическом и композиционном уровне. «Это как бы
овеществление Библии», – записала в своем дневнике во время путешествия
В.Н. Муромцева-Бунина. (Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с
памятью. М., 1989. С.318) Профессор П.Бицилли писал о глубоком понимании
Буниным Ветхого Завета: «Никакой реально-исторический комментарий к
Библии не дает столько, сколько маленькая книга Бунина» (Бицилли П. Иван
Бунин. Тень птицы. // Современные записки. Париж, 1931. Т. 47. С. 494).
Вместе с тем древние земли поразили Бунина сосуществованием в пределах
одного пространства разных религий и культов: он с одинаковым
поэтическим восторгом описывает храм Святой Софии и мечеть Омара,
языческий храм Солнца и Стену плача, цитирует из Библии, Корана и
Талмуда, обнаруживая запечатленные во всех религиях общие и неизменные
чаяния человека. Это дало писателю возможность осмыслить мир как целое и
поставить вопросы «философские, религиозные, нравственные,
исторические». Среди общих, самых сущностных и «братки» объединяющих
людей всех стран и времен закономерностей бытия Бунин снова выделяет
жажду жизни и подверженность смерти: «сплошным некрополем» называет он
берега между Тиром и Сидоном. Писатель приходит к выводу о постепенной
отягощенности исторической памяти человечества убийствами и гибелью
целых стран и цивилизаций (важное место в цикле занимает в связи с этим
тема Каина). Только появление в мире Христа, о земных днях которого он
вспоминает в своих «путевых поэмах», позволяет Бунину найти ответ на
всегда мучивший его вопрос: «Бог ли человек? Или «сын бога смерти?» На
это ответил Сын Божий», то есть ответил своей смертью и своим
бессмертием. В то же время этот вывод вполне закономерен и безусловен
для писателя только в контексте цикла, последний рассказ которого «Геннисарет»
посвящен поэтическому воспоминанию о рождении Спасителя.
Но религиозно-философские искания вели писателя и на «Восток Будды» – в
1911 году он посетил Цейлон. В учении Будды писатель «узнал» так близкое
ему утверждение о почти непреодолимой силе «подчинения» человека земным
желаниям и страстям, сущностно его определяющим и в силу этого
обрекающим на страдания и смерть, многократно повторяющиеся. В буддизме
писателя привлекли представления о природности человека и всего сущего,
трагическая взаимообусловленность жизни, любви земной и смерти, а самое
главное – идея о потенциально присущей каждому, но доступной немногим
возможности победить обреченность человека смерти. (Не случайно буддизм
называют «религией вне Бога».) В художественный мир писателя вошли
буддийские образы и мотивы (рассказы «Братья», «Сны Чанга»,
«Соотечественник», «Готами», «Ночь отречения» и др.), а современники
писателя, в частности Б.К. Зайцев, позже стали говорить о присущем ему
«азиатско-буддистском чувстве Бога».
Библейская проблематика вновь актуализируется в бунинских произведениях
1920-х годов как реакция на «русский катаклизм» 1917 года. В рассказе
«Воды многие» (1925) источником его раздумий о сущности «окаянных дней»
России вновь становится святое место – гора Синай и провозглашенные на
ней «незыблемо-священные уставы»: «Вот истинно незыблемый маяк
человечества, столп и основание бытия, престол законов, их же без кары
не преступишь!» Вот почему революция и большевистский режим, узаконившие
«преступание» вечных заповедей, по мысли автора, так гибельны для
России. В статье «Миссия русской эмиграции» (1924) Бунин с гневом и
болью пишет о замене Синайских скрижалей и Нагорной проповеди «новым и
дьявольским», о поругании раки с мощами преподобного Сергия
Радонежского, ознаменовавших разрушение нравственных основ целого
государства и символизировавших для автора новое предательство Христа.
Об этом – одно из самых замечательных стихотворений Бунина «России» («О,
слез невыплаканных яд!»), являющееся поэтическим переложением салма 136
(«На реках Вавилонских»), Писатель убежден, что именно православные
ценности и святыни должны остаться для русской эмиграции (а в ее лице
для России, как истинно христианской европейской державы, противостоящей
ужасам большевистской «азиатской деспотии») мерилом совести, любви,
милосердия и позволят сохранить в человеке «Божеский образ и подобие».
Это тот период жизни и творчества Бунина, когда он особенно ясно осознал
Православие как свою духовную родину.
Не менее чем тайна бытия в целом, писателя всегда интересовала загадка
души русского человека. Проблема национального характера художественно
решалась писателем в плане духовно-психологическом, а не
сословно-классовом, ибо «душа и у тех и других (дворян и крестьян. –
О.Б.) одинаково русская». Во многих повестях и рассказах 1890–1910-х
годов («Мелитон», «Худая трава», «Веселый двор», «Ермил», «Ночной
разговор», «Деревня», «Суходол», «Захар Воробьев») он показал характеры,
в многообразии проявляющие «пеструю душу славянина». «Из нас, как из
древа, и дубина, и икона», – вспоминает Бунин в «Окаянных днях» народную
самооценку и добавляет существенное: «… в зависимости от обстоятельств,
от того, кто это древо обрабатывает: Сергей Радонежский или Емелька
Пугачев» (Бунин И. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи. М., 1990. С.101).
Писатель хорошо понимал, что в смутные периоды российской истории
русский народ следовал и последует Емельке Пугачеву, возможно, поэтому в
его творчестве появляются рассказы на тему религиозного призвания – о
тех, кто следовал Сергию Радонежскому: «Аглая» (1916) и «Чистый
понедельник» (1944). Примечательно, что оба рассказа писатель причислял
к своим лучшим произведениям («Благодарю Бога, что Он дал мне
возможность написать «Чистый понедельник»). Их героини в юном возрасте
уходят в монастырь, то есть откликаются на зов «своих духовных
пращуров», святых угодников – «зиждителей монастырей лесных». Однако
сугубо религиозный смысл иночества, интересовал Бунина в меньшей
степени, нежели его личностный и национальный аспекты. Писатель
стремился постигнуть феномен сакрализованного бытия в его соотнесении
«со злобой дня», само прорастание жизни во Христе из «житейской мути».
На первый план выступает конфликт между обольщением земными страстями и
отречением от радостей земной любви. Бунин всегда поэтизировал
«сладостное бывание» человека в миру и в мире. Возможность «господства
духа над душой и телом» (отец Сергий Булгаков) представлялась ему уделом
натур избранных, явлением почти непостижимым, в обоих рассказах писатель
лишь пунктирно обозначил ту глубинную, таинственную работу в душах
героинь, которая обусловила их жизненный выбор. Вместе с тем он усилил
мотив их греховности: Аглая, уходя из жизни, обращается к земле с
прощальной, языческой, «русальной» молитвой, а безымянная героиня
«Чистого понедельника» познает любовь земную в первый день Великого
поста. Однако ни Аглаина покаянная молитва земле, ни сугубая греховность
героини «Чистого понедельника» не уничтожили для Бунина высоты и
значимости их духовного подвига. Не случайно рядом с Аглаей оказывается
святой старец Родион, житие которого (троекратное явление Богоматери,
дружеское общение с дикими зверями и сама история молодой девушки, по
его благословению принявшей постриг) весьма напоминает житие
преподобного Серафима Саровского. Старец Родион предрекает Аглае, что
истлеют в ее нетленных мощах только уста, опорочившие себя греховными
словами. Духовный порыв героини «Чистого понедельника» еще более значим
и символичен: в ее выборе Бунин обозначил тот путь, который может дать
направление духовно-нравственному развитию национального характера в
катастрофичный для России ХХ век. В «пестрой» душе героини борются
языческая безудержность и духовная устремленность; разгулу последних
дней масленицы противопоставлена подспудно текущая жизнь монастырей,
хранящих истинно православные традиции, в молитвенном подвиге искупающих
греховность народа. В «Чистом понедельнике» – одном из своих последних
значительных художественных произведений – писатель высвечивает духовный
облик Родины, определяемый «любовью к родной пустыни» (Е.Трубецкой), к
«иконе». Бунин предвидел для России в самые смутные периоды ее
исторического бытия необходимость возвращения к подлинным истокам ее
национального бытия, религиозный путь самопознания как единственную
возможность преодолеть трагизм русской судьбы.
|
