|
На первой неделе минувшего Великого поста я заметил в церкви одну
женщину. Она выделялась между говеющими и обратила на себя внимание
своими частыми усердными поклонами и плаксивым выражением лица. "Уж
не горе ли какое постигло ее?" - думал я и положил в уме расспросить
ее на исповеди, конечно, с тою целью, чтобы преподать утешение. Но
на исповеди ее не оказалось. Женщина эта известна в нашем приходе
под именем Дуньки Тепериковой. Она приемная дочь одного богатого
крестьянина - Антона Петровича. От роду ей не более 25 лет. Живет
она в доме своих воспитателей, бездетных добрых стариков, которые
любят ее; имеет также доброго, кроткого мужа, который, кажется, и
пальцем ее никогда не тронул.
Выходя из церкви по окончании вечернего правила причастникам, я
встретил в ограде Антона Петровича, который также говел с своею
старухою, и у меня явилось желание спросить, почему его приемная
дочь не была на исповеди. На мой вопрос старик молча махнул рукой и
грустно посмотрел на меня.
- Заболела, что ли? - спрашиваю.
- Нет. Она не жалуется на нездоровье. Мы со старухой посылали ее
сегодня на исповедь, но она наотрез отказалась идти в церковь,
говорит: "Недостойна принимать Святые Таины". И не пришла сегодня к
вечерне. Я даже нарочно хотел дойти к вам посоветоваться, что нам
делать с нею.
Я велел старику сейчас же прислать за мною лошадь, а сам вернулся в
церковь, чтобы взять Святые Дары.
Через полчаса я был в доме Антона Петровича. Дунька сидела на полу.
Она сильно изменилась: похудела, глаза ввалились, краска исчезла с
лица и сама выглядела такой болезненной.
- Что у тебя болит? - спрашиваю.
- Ничего!
- И голова не болит?
- Не болит.
- Почему ж ты не пришла сегодня к исповеди?
Дунька не ответила и посмотрела на своих домашних.
Я велел всем выйти.
- Я недостойна приобщаться Святых Таин, - сказала она. - Я великая
грешница, грешнее меня нет во всем свете, - бросилась мне в ноги.
Я поднял ее и усадил на прежнее место.
- Это хорошо, - сказал я, - что ты считаешь себя великой грешницей,
так и следует. Апостол Павел и тот считал себя первым грешником в
мире. Не следует только отчаиваться в своем спасении. Нет такого
греха, который бы превышал милосердие Божие. Пусть будет у тебя
бездна грехов, но у Господа бездна и милосердия. Все грехи наши,
сколько бы их ни было и как бы они ни были велики, Господь простит.
Нужно только покаяться.
- Я бы и рада покаяться, но не могу, не владею собою. Вы не знаете
моих грехов! Мне стыдно признаваться в них: я страшная хульница!
Меня даже и в церковь не следует пускать. Люди в церкви молятся, а у
меня на уме такие срамные мысли, что и подумать страшно. Я молюсь,
поклоны бью, а худые мысли так и лезут мне в голову - отбиться от
них не могу:
Я понял болезнь Дуни. Она страдала навязчивостью мыслей, или, говоря
по-церковному, приражением хульных помыслов. Бедняжка! Воспитанная в
детстве в страхе Божием, приученная еще с малых лет с благоговением
относиться к святыне, она желала бы во всю жизнь сохранить
ангельскую чистоту своих мыслей. Но человек не ангел. Великие
подвижники, обладавшие силой воли, сугубо наделенные дарами
благодати (святитель Тихон Задонский), и те подвергались наплыву
бурных плотских помыслов и нелегко справлялись с ними. Но Дуня -
слабый сосуд. Раз, может быть и во время молитвы, взбрела ей в
голову нечистая мысль, это произвело на нее сильное впечатление,
мысли стали повторяться, и она уже не в состоянии была отделаться от
них: чем больше отбивается, тем больше они лезут ей в голову.
- Вот что, раба Божия, мы сейчас станем с тобою на молитву;
помолимся усерднее Богу, потом я тебя поисповедаю и приобщу Святых
Таин, и ты больше не сокрушайся: Ведь худые мысли лезут тебе в
голову против твоей воли, ты не желаешь их? Значит, тебе и не
отвечать за них. Худые мысли, которые тебя так тревожат, не от тебя,
а от врага - диавола. Это он внушает тебе разные хулы, чтобы
произвести в твоей душе уныние, а потом и отчаяние. Враг хитер, он
знает, на кого как нападать: чистой душе внушает нечистые помыслы.
Но ты не унывай, не отчаивайся! Борись с врагом! О своих худых
помыслах ты никому не говори, слышишь, - никому не говори, кроме
духовника; люди тебе не помогут. Сама борись с врагом. Враг твой -
тайный; отражай его и ты тайным оружием - молитвой. Явятся у тебя
худые мысли против Спасителя, читай в своем уму: "Господи Иисусе
Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную"; явятся худые мысли
против Пресвятой Богородицы, читай: "Пресвятая Богородице, спаси
меня, грешную"; явятся худые мысли против угодника Божия, читай: "Святый
угодниче Божий (Николае, Митрофане, Тихоне), моли Бога о мне,
грешной". Тверди эти краткие молитвы, и враг отступит от тебя:
святыми молитвами ты заглушишь худые мысли.
Я повторил Дуне свои советы; заставил ее несколько раз прочесть
краткие молитвы; потом, прочитавши молитвы к исповеди и исповедавши
ее, я приобщил ее Святых Таин. Дуня просила меня наложить на нее
епитимию, но я ей отказал, сказав, что она не заслуживает никакого
наказания. Она успокоилась и повеселела.
Уходя от Антона Петровича, я сказал в присутствии Дуни, чтобы на
следующий день меня известили о состоянии ее здоровья. И пожалел,
что сказал. Я дал повод больной усомниться в твердости тех утешений,
какие ей преподал, сам поколебал ее веру в силу преподанного
духовного врачевания и не дал окрепнуть ее воле.
Мои опасения оправдались.
На другой день вечером пришла ко мне жена Антона Петровича и вот что
сообщила мне. "Пришли мы с стариком из церкви, зажгла я пред образом
свечи помолиться Богу, что Господь сподобил нас отговеться и принять
Христовы Таины, зовем и Дуню; молись и ты, говорим, и ты спасенница;
она как заголосит: вы спасенники, вы на том свете попадете в Царство
Небесное, а я прямо в пекло". Я посоветовал свозить Дуню к доктору.
Более месяца она лечилась и "не единые пользы обретши, но и паче в
горшее пришедши". С каждым днем Дуня слабела все больше и больше. От
худобы лицо ее почернело, и она совсем перестала выходить из дома. В
четверг на Страстной неделе ее насильно затащили на Страсти. Что же
она устроила? По окончании службы ее не оказалось дома. Бросились
искать. Антон Петрович пошел в сад - и что же? Она прижалась к
осине, а с ветки дерева спускался пояс с петлей: Старик так и обмер.
- Я не лучше Иуды, - говорила Дуня, когда домашние стали ее
увещевать, - меня такая тоска грызет, что я не знаю, куда деваться:
Была середина апреля. На дворе стояла прекрасная теплая погода.
Многие из моих прихожан собирались на богомолье: кто в Киев, в
Святые Горы, а кто в Воронеж и Задонск. Я посоветовал Антону
Петровичу приискать благонадежных попутчиков и снарядить Дуню на
богомолье, и ее отправили с тремя товарками в Задонск.
В первых числах мая я виделся с женой Антона Петровича, и она мне
передала слишком неприятные новости о Дуне, такие, что я
раскаивался, что посоветовал им проводить ее на богомолье. Старуха с
скорбью поведала мне, что две товарки, с которыми они отправили Дуню
на богомолье, вернулись уже домой, а Дуню бросили на пути еще в
Воронеж. Товарки рассказали, что в Дивногорске, куда они заходили
поклониться чудотворной иконе, Дуня была в печальном расположении
духа: все плакала и отказалась идти в церковь отслужить молебен и
приложиться к чудотворной иконе; и что она так ослабела в дороге,
что не в состоянии была идти с ними. Почему они и бросили ее,
оставив на попечение третьей товарки, так как им нужно было поспеть
домой.
Известие было неприятное. Раздумывая о Дуне, я стал опасаться за
нее. Она могла и заболеть в дороге, и на чужой стороне умереть, а
могло случиться с ней еще худшее. "Что, если в Задонске, где она
будет исповедоваться, - думал я, - попадет она на такого духовника,
который, не поняв ее болезненного состояния, примет ее грехи за
действительные - за хулу на святыню, на Духа Святого, лишит ее
причастия и наложит на нее епитимию? Ведь тогда ей несдобровать: она
с отчаяния или покончит с собою, как Иуда, или с ней произойдет
умопомешательство. Скажи только духовник-монах, что она грешница, да
еще великая, - и ей конец. А кто будет ответственен в ее погибели?"
- задавал я себе вопрос. Пред своею совестью я едва ли бы
оправдался. Редкий день я не думал о Дуне и с нетерпением ждал ее
появления домой или вестей о ней.
Как-то ехал я на пчельник. Смотрю - в поле семья Антона Петровича
занимается прополкой; приглядываюсь - и Дуня там. Я остановил лошадь
и позвал ее к себе. На вид она несколько поправилась: стала свежее и
полнее. Я поздоровался с нею, она ответила мне приветствием и
поклоном.
- Ну, как ты теперь?
Дуня сразу вспыхнула, лицо ее покрылось легкой краской, и она
опустила глаза в землю.
"Перемена есть", - подумал я.
- Расскажи мне, как ты путешествовала, - обратился я к ней. - Говори
мне все без опаски, что было с тобою.
На мои вопросы она мне передала следующее:
- Путешествие мое в Задонск было трудное: всю дорогу меня мучили
худые мысли, грызла тоска. В Дивногорске мне было так тяжко,
признаюсь вам, что я хотела утопиться в Дону. Но Господь хранил
меня: люди мешали мне. В Воронеже не пошла приложиться к угоднику -
худые мысли не выходили у меня из головы, и я боялась, чтобы угодник
не встал и не ударил меня по лицу. В Задонск мы пришли вечером, и
моя товарка повела меня прямо в собор: служили молебен угоднику. Я
побоялась так же подойти к святителю Тихону, моя товарка подошла
ближе к святым мощам, а я осталась сзади. И здесь увидела недалеко
от себя духовника, мне как будто кто внушил подойти к нему. Я
подошла, рассказала ему все о своих худых помыслах; он ласково
посмотрел на меня и говорит: "Не бойся, чадо, твои помыслы - ничто.
Господь не будет тебя судить за них, они от диавола, не ты первая
страдаешь от них". И посоветовал мне, когда найдут помыслы, читать
молитвы Спасителю и Божией Матери, как вы тогда меня учили. Я
вспомнила тогда и вас, и радостно мне стало на сердце. От духовника
я отошла, как будто вновь народилась на свет. Сейчас же подошла к
угоднику, приложилась к нему. На другой день я приобщилась Святых
Таин, и с тех пор радостен опять мне стал Божий мир:
Порою и теперь набегают на меня помыслы; но я по совету вашему и
задонского духовника сейчас же их унимаю святыми молитвами.
- Ну и слава Богу, - сказал я, и мне стало легче на сердце.
Священник Александр Кременецкий
|
