|
На этот раз синоптики не обманули. После туманных дней показалось
солнышко.
Мы служили Литургию в древнем храме, который не закрывался ни в
войну, ни в революцию. Служили я и тамошний настоятель – священник,
может быть, в пятом поколении. Хор тихо и сладко пел, как, наверное,
и двести лет назад. Лучик солнца просочился сквозь старинное стекло
южного окна в алтаре и медленно пополз вниз по пережившим и холода,
и войны фрескам. Маленький красноватый зайчик застыл на лике
Спасителя. Потом, во время «Трисвятого», сонно переполз на
жертвенник. Затем зайчиков стало много. Они перестали румяниться и
заиграли на парчовых покровцах, начищенных рипидах, на
настоятельском облачении. А один огромный, светлый и как будто бы
главный чинно воцарился на Горнем месте, когда диакон принялся
читать Евангелие. Такое великолепие обычно надолго впечатляет.
Диакон вручил настоятелю увесистое Евангелие и забасил сугубую
ектению. Внезапно припомнилось, как лет двенадцать тому назад, в мою
диаконскую бытность в другом старинном храме и при другом
настоятеле, я так же однажды после Евангелия вышел на солею и почти
остолбенел от восхищения. Тогда я впервые отметил, что Церковное
солнце – какое-то особенное. Оно светило в окна купола, и зайчики
забавлялись, прыгали по золотым Царским вратам с одной завитушки на
другую, с виноградной грозди – на резной листок. Интересно, тогда
были другие «зайцы» или те же, что и сейчас?
Летят годы… Поменялась эпоха. Лошадей заместили автомобили, фузеи
сменились пулеметами, на место купцов и лабазников пришли брокеры и
менеджеры. Когда-нибудь все это тоже уйдет – канет в историческую
пропасть, а церковный веселый свет останется. Эти же зайчики будут
резвиться на макушках у других певчих, эти же лучи будут светить на
тот же вечный евангельский текст, правда, читать его будет другой
диакон, внимать – другие люди. Зато потом, когда все пройдет, а
Церковь останется, на ее торжество соберутся все, все, все, кто от
века сумел оценить неповторимый церковный свет, и эта радость уже не
кончится.
К концу службы зимнее солнце висело уже высоко. Настоятель
проповедовал, я радостный стоял рядом и глядел на полтора десятка
прихожан, утонувших в огромном лучистом храме. В этом селе люди
почти не утратили традиций: левую половину занимали женщины, а
правую – пара старичков. Посреди церкви, под главной люстрой сидел
кот. Старый крепкий кот. Закончилась проповедь, миряне подошли «под
крест». Настоятель, я и диакон удалились в алтарь и разоблачились, а
кот все продолжал сидеть. Он дремал под церковным солнцем и во сне
покачивался из стороны в сторону. Когда последняя прихожанка вышла
из церкви и в храме воцарилась тишина, мы услыхали мурлыканье,
временами походящее на храп. Я с любопытством глядел на полосатого
прихожанина в приоткрытую вратницу. Мой интерес заметил настоятель:
– Что, нравится? Это Барсик. Мы его уже не замечаем, привыкли.
– А откуда он взялся? – полюбопытствовал я.
– Да он тут всегда был. Ну, конечно, не он, а, там, предки его
какие-нибудь… Но я вот лет, почитай, как тридцать тут служу и
сколько помню, что ни служба, он всегда на это место приходит и
молит… то есть дремлет. Пускай сидит. Зато насчет мышей – полный
порядок.
Настоятель отыскал свою скуфью, и мы отправились к нему в дом
чаевничать. Проходя мимо полосатого мышелова, батюшка
поприветствовал его: «Барсик»! Кыс-кыс!». Кот упал на спину,
скрестил лапки и будто ответил: «Мя-а».
Протоиерей
Алексий ЛИСНЯК
|
