№ 9-10 2000

Актуальные и перспективные направления изучения русской церковной истории XX века

Тема, заявленная в докладе, столь широка, что представляется невозможным осветить весь спектр актуальных и перспективных направлений изучения церковной истории XX в. Поэтому докладчик сосредоточится лишь на некоторых наиболее важных с его точки зрения проблемах, требующих скорейшей разработки.

Мы обсуждаем на этой конференции проблемы церковной истории, на других секциях обсуждаются, вероятно, проблемы других церковных наук. Но до сих пор почему-то мало кто задавался вопросом, что же такое церковная наука? Необходима экспликация этого понятия. Каким условиям должна отвечать «церковная» наука, чем она отличается от «светской» науки (среди объектов исследований которой также присутствуют, особенно в последнее время, церковные институты). И что такое церковная наука? Насколько в общепринятом смысле научны методы церковного исследования? Чем церковная наука отличается от других наук и отличается ли чем-либо? Например, отличается ли церковная история от светской истории, если предмет исследования — один и тот же, а оба исследователя — верующие люди? Например, является ли исследование И.К. Смолича, бывшего белого офицера — корниловца, деникинца и врангелевца и в то же время ученика Макса Фасмера, сочинением церковного историка или сочинением историка светского? Становится ли история более церковной оттого, что ее писал клирик или представитель духовной академии?

Отличаются ли методы исследования современных условно «светских» (и при этом верующих) историков, изучающих церковные институты, от методов «церковных» историков, и если отличаются, а они в чем-то, безусловно, отличаются, то чем это объясняется? И должны ли быть эти методологические различия? Например, если сравнить сочинение по определению светского историка И.К. Смолича и сочинение, опять же по определению, церковного историка Е.Е. Голубинского, то на фоне гиперкритического подхода последнего «История Русской Церкви» синодального периода в изложении И.К. Смолича покажется нам более «церковной». Нам важно все это уяснить потому, что без ясного, осознанного подхода к методологии церковно-научного исследования мы не можем получить искомый научный результат.

С другой стороны, следует помнить, что некоторые методологические установки светской и церковной истории непременно будут разниться. Например, в современной исторической науке, особенно в западной, популярна идея о конвенциональности исторической истины. Истина — конвенциональна, т.е. истина то, что считается истиной в пределах данной парадигмы, или то, что решили принять за аксиому исследователи данной научной школы.

Следует признать, что многие проблемы возникают по причине своеобразного дуализма термина «церковная история». Под церковной историей понимается либо: 1) история, предметами исследования которой являются церковные институты («церковная» — потому что о Церкви), либо: 2) история, своим генезисом обязанная Церкви, возникшая внутри Церкви, культивируемая, например, в духовных академиях.

Полисемантичность терминологии рождает путаницу в смыслах, поэтому следует заняться изучением методологии церковно-исторического исследования, ее специфики. Необходимо совместными силами церковных институтов, духовных школ и университетской науки провести ряд семинаров, посвященных методологии церковной истории, проблемам конфессионализма и традиционализма исторической науки, компаративным методам (сравнительно-историческим) в церковной истории и т.д. В связи с этим актуальным направлением исследований будет изучение методологии русской церковной истории.

Усвоенная отечественной церковно-исторической наукой периодизация истории Русской Православной Церкви XX в. по этапам патриарших служений пусть робко, но начинает критиковаться как некая отличительная особенность «исторических трудов священнослужителей Московской Патриархии»1.  Традиция вводить периодизацию светской или церковной истории по правлениям императоров, понтификатам пап или служениям патриархов заимствована еще дореволюционной отечественной наукой у науки западной. В настоящее время подобные периодизации представляются методологическим анахронизмом, давно изжитым и западной, и современной отечественной, так называемой светской наукой.

Вместе с тем, по мнению автора, реально можно видеть три основных периода в истории Русской Православной Церкви XX в.: синодальный (1900–1917); патриарше-местоблюстительский советского периода (1918–1993) с четырьмя подпериодами (1917–1924 — восстановленного патриаршества; 1925–1943 — правления местоблюстителей и их заместителей; 1944–1988 — восстановления патриаршего управления; 1989–1993 — переходный от советского к постсоветскому обществу, характеризующийся ослаблением роли государства в управлении Церковью), патриарший постсоветского периода (1993 — по настоящее время). Каждый из периодов характеризуется различным юридическим статусом Русской Православной Церкви, ее фактическим положением в государстве, социально-политической ролью; кроме того, происходят изменения и в церковно-административном управлении Церковью. Так, в синодальный период в управлении Церковью участвуют Святейший Синод, обер-прокурор и как конечная инстанция — российский император; в патриарше-местоблюстительский — управление Церковью осуществляется патриархом или местоблюстителями с постоянным вмешательством в дела Русской Церкви различных государственных институций; в патриарший период постсоветского времени — Русская Церковь постепенно вышла из-под непосредственного влияния государственных структур и перестала быть заложницей политических интересов государства, но вместе с тем не вполне еще освоилась с новой для себя социально-политической ролью, в исполнении которой не меньше чем Церковь оказалось заинтересовано и государство, чьи институции за период после развала СССР оказались чрезвычайно дискредитированы. Используя термин «постсоветский период» и мы тем самым указываем на то, что общество еще не вышло из постсоветского состояния, характеризующегося, в частности, живучестью в обществе прежних социально-политических доктрин.

Публикация научно комментированных источников должна стать приоритетным направлением церковной истории ближайших лет, поскольку без полной источниковой базы не может быть написано полноценной истории Русской Церкви XX в.

Примеры первых публикаций источников по истории Русской Православной Церкви XX в. Г. Штриккера, «Актов патриарха Тихона» и пр. имели, несмотря на очевидную этапность этих изданий, множество недостатков.

В связи с изучением источников возникает проблема конфессионализма и партийности в церковной истории. Все историки разделились по партийным пристрастиям, при этом очень часто определяющую роль играет не источник, а его комментарий, направленность которого заранее известна.

Из-за особенностей источников по истории Русской Православной Церкви XX в. возникает проблема монополии на источники, а отсюда — проблема монополии на толкование неизвестного другим исследователям документа. В частности, в связи с недоступностью многим ученым следственных дел репрессированного духовенства, некоторые аспекты современной церковной истории либо умалчиваются, либо нивелируются теми, кто подобный доступ имеет. Монополия на информацию, хранящуюся в ведомственных архивах, приводит не только к сохранению множества лакун в церковной истории, но и к укоренению появившихся довольно устойчивых мифологем. Необходимо всячески содействовать публикации таких сборников документов, как «Государство и Церковь. 1922–1925» или «Дело патриарха Тихона».

Очень важно сформулировать критерии оценки достоверности того или иного исторического источника. Нет сомнений, что в целом нас здесь не ждут открытия, источниковедческие законы одинаковы для любой исторической науки. Однако есть особенности некоторых видов источников, таких, например, как протоколы допросов в следственных делах, «чистосердечные» признания репрессированного духовенства, обвинительные заключения и пр. Здесь часто можно встретиться с намеренной фальсификацией следственными органами тех лет исторической правды. Те, кто работал с ведомственной документацией, давно пришли к выводу, что исторически точная реконструкция того или иного события невозможна по одним только источникам ведомственного происхождения.

В результате доверчивости к подобным разновременным фальсификатам появляются устойчивые мифологемы, которые позднее тем труднее опровергнуть, что им усвояется статус предания. Пример одной из позднейших мифологем, жертвой которой стали многие светские и церковные историки, — это история о так называемом Кочующем соборе в изложении епископа Готфского Амвросия, представителя «истинно православных христиан».

Нет сомнения, что сама Церковь должна активнее издавать основополагающие документы, в частности деяния и материалы архиерейских и Поместных Соборов. Существует серьезная проблема закрытости церковных архивохранилищ, которые могли бы прояснить многие вопросы, возникающие у исследователей.

В связи с этим возникает новая церковно-научная проблема — проблема кодификации норм русского церковного права. А эта проблема неразрывно связана с самой кодификационной деятельностью в Русской Православной Церкви. Проблема многоплановая: издание источников русского церковного права — от посланий русских митрополитов до решений последних Поместных и архиерейских Соборов; анализ и комментарий решений различных Соборов с указанием тех норм русского церковного права, которые сохраняют свое значение, или отменены последующими правовыми нормами, или утратили свою церковно-правовую значимость по различным причинам. Работа настолько громадная, что требуется создание особого исследовательского коллектива из церковных и светских ученых. У меня нет никаких сомнений, что необходимо комментированное издание деяний и актов всех Поместных и архиерейских Соборов XX в.

Серьезной церковно-исторической и канонической проблемой, вполне так и не изученной, является проблема церковно-административного управления и преемственности высшей церковной власти, а также непосредственно связанная с этой проблемой — проблема взаимоотношений Церкви и государства. XX в. предоставил обильный материал для изучения этих двух серьезных проблем. Каноничность и историческая целесообразность таких форм высшего церковного управления, как синодальный строй или многолетнее местоблюстительство (или заместительство арестованного местоблюстителя), хотя и подвергались исследованию, но все эти исследования могут рассматриваться только как постановка проблемы или как первое приближение к изучению вопроса, но не могут претендовать на окончательность оценки. В последние годы в научный оборот введен большой корпус источников, позволяющий если не по-новому, то во всяком случае трезвомысленнее посмотреть на проблему высшей церковной власти и ее взаимоотношения с государством. Причем исследователям, приступающим к изучению последнего аспекта проблемы (взаимоотношения Русской Православной Церкви и государства), следует сразу же отказаться от попытки рассмотреть вопрос в отрыве от всей предыдущей истории Русской Церкви. Необходимо комплексное исследование, учет опыта не одной только Русской Церкви, но и других Поместных Церквей. Причем учет канонического аспекта проблемы не исключает вывода о том, что к ситуации, в какой оказалась Русская Православная Церковь в XX в., трудно приложимы многие канонические предписания, оказавшиеся неспособными выступить в качестве регуляторов внутрицерковной жизни Поместной Церкви, находящейся в условиях тоталитарного государства, идеологической задачей которого было институциональное уничтожение Церкви.

Насколько самобытны и насколько традиционны формы монашеской жизни в XX в.? Этот вопрос не так тривиален, как может показаться. В XX в. в Советской России монастыри к концу 20-х гг. были практически ликвидированы. Монашество лишилось своих традиционных мест проживания. В результате, когда в середине 40-х гг. начинается легализация церковной жизни, монашество оказывается вытеснено на приходы. Возникает новый для русского монашества опыт служения в миру, в условиях приходской жизни, более адекватной деятельности белого духовенства. Взаимопроникновение элементов приходской жизни в жизнь монашества, а элементов монашеской жизни в жизнь белого духовенства, приводит к такому сложному и многоаспектному явлению, как «монастыри в миру». С одной стороны, под этим понимались приходские общины, формировавшиеся по типу монашеской общины вокруг какого-либо духоносного монаха, служившего на приходе. С другой стороны, появляется совершенно новое явление в русской церковной жизни. Некоторые из приходских священников, т.е. представители белого духовенства, становятся настолько авторитетными, что их влияние можно было бы сравнить с влиянием старцев-монахов. До революции подобный прецедент Русская Церковь имела разве что в лице святого праведного Иоанна Кронштадтского.

Актуальной остается проблема статистического и аналитического исследования ликвидационных процессов православных монастырей в Советской России. Определение причин того, что монастыри сохранялись в качестве монастырских общин вплоть до 1928 г., когда большинство из них и было ликвидировано. Актуальным представляется выявление общих тенденций секуляризационных процессов в России, причем не только Советской. Здесь интересен анализ секуляризационных реформ с XVIII по XX-й в. Этот анализ нам продемонстрирует, что секуляризация монастырских хозяйств в XX в. при советской власти не являлась каким-то совершенно невиданным и прежде незнакомым Русской Церкви явлением. Например, в результате секуляризационных реформ XVIII в. количество монастырей снизилось с 1201 (965 мужских, 236 женских) в 1700 г. до 387 монастырей после указа 1764 г.2  Трагические последствия секуляризации XVIII в. постепенно преодолевались на протяжении последующего XIX (начиная с правления императора Павла I) и в начале XX в. К 1900 г. численность монастырей возросла до 828 обителей, а к 1917 г. — до 12573.  Таким образом, только в начале XX в. численность монастырей достигла отметки 1700 г.

Вместе с тем было бы заблуждением ставить рядом секуляризационные реформы российских царей, императоров и императриц (от Алексея Михайловича, и даже еще ранее — от Иоанна IV (вспомним Стоглав) до Екатерины II) и секуляризацию монастырских хозяйств при советской власти. Даже ругательные слова немонахолюбивого Петра I о русских иноках, которые — по мнению императора — «тунеядцы суть», объяснялись не только прагматическими соображениями типа: «А что, говорят, молятся, то и все молятся… Что же прибыль обществу от сего?»4;  но и указаниями на «образ жития монахов древних», «истинных». Только при Анне Иоанновне, ненавидевшей все русское и православное, секуляризация лишается всякой пристойной мотивации и своим бесстыдством обнаруживает один только материальный интерес светской власти. Но даже эти гонения на монашество при Анне Иоанновне имеют ряд важных идеологических отличий от разорения монастырей в Советской России.

Советская секуляризация обнаруживала больше общего с процессами в протестантских странах, где институт монашества признавался ненужным, подлежащим упразднению, как человеконенавистнический. Но и в мотивации секуляризационных процессов в протестантских странах и в Советской России есть коренное различие. Следует помнить, что лютеранство и кальвинизм рассматривали институт монашества как искажение первоначального жизнеутверждающего пафоса христианства времен апостолов, т.е. в мотивации присутствовало стремление «оздоровления» христианства. Советская же власть, проводя секуляризацию монастырских хозяйств и возводя гонения на монашествующих, главной целью имела полное институционное уничтожение Церкви. В этом смысле секуляризация монастырских хозяйств, угодий, земель должна рассматриваться только как элемент общей идеологической программы советской власти.

Особенность отчуждения монастырских хозяйств, земель, угодий, имущества в период с 1917 по 1919 г. — прежде всего «явочный» характер отчуждения имущества, т.е. стихийность, неорганизованность секуляризационных мероприятий местных властей. Секуляризация в этот период более похожа на грабеж, чем на осмысленную государственную политику, что было связано и с кадровой пестротой органов местной власти (состоявших преимущественно из малообразованных, а то и криминальных лиц), осуществлявших секуляризацию, и с неуверенностью в том, что новая власть пришла «всерьез и надолго».

Второй особенностью секуляризации периода 1917–1919 гг. является участие в ней не одних только уполномоченных на изъятие монастырских земель и монастырской собственности лиц, но и крестьян близлежащих деревень и сел, а также так называемого деклассированного элемента, вооруженных бандитов, бежавших с фронта дезертиров. Осуществление подобного было возможно именно из-за стихийности и неорганизованности секуляризационных процессов, проводимых светской властью. В общем-то эта вторая особенность секуляризации в СССР делала ее не вполне отвечающей собственному названию. Ведь секуляризация есть отчуждение церковного имущества в пользу государства. Однако если учесть, что советской властью декларировался ее народный характер, то тогда мародерство и грабежи монастырей местным населением вполне могут составить отличительную черту секуляризации в молодой Советской республике.

Третья особенность секуляризации проявилась уже в годы гражданской войны, когда большевистская пропаганда классовой борьбы стала приносить свои плоды. Эта особенность проявилась в жестокости, с какой осуществлялось отчуждение церковного имущества: изгнание монашествующих из монастырей, расстрелы без суда и следствия (по так называемым «законам военного времени»), секуляризационные рейды карательных отрядов, когда отчуждение собственности происходило одновременно с физической ликвидацией монашествующих или, в лучшем случае, их арестом и т.д.

Однако были и особенности секуляризационных процессов, связанные с «национально-конфессиональным фактором» в национальных, например, поволжских регионах. В местностях с преобладающим (или компактно проживающим) языческим или исламским населением православные монастыри подвергались разорению крестьянами близлежащих татарских или марийских деревень. При этом отчуждение монастырского имущества и земель сопровождалось и физическим насилием, которому не препятствовала (и которое иногда даже поощряла) местная власть.

Актуальной и перспективной проблемой истории Русской Церкви XX в. является изучение истории русского прихода. Здесь небезынтересно проследить трансформацию понятия «приход» в XX в., изменение юридического статуса прихода в Российской империи, в Советской и постсоветской России, современное положение православного прихода.

При изучении истории русского прихода возникает множество более частных проблем, каждая из которых может стать темой для особого исследования. Например, история приходского духовенства: его правовое и имущественное положение, численность и образовательный ценз, периоды его политической активности, влияние на общественные и церковные события, роль приходского духовенства в Русской Церкви в условиях почти полного отсутствия монастырей в 30-80-е гг. Необходим сравнительный анализ служения городского и сельского духовенства. Особая тема для научного исследования — история национальных приходов и национального духовенства (чувашского, марийского и т.д.). Служение этого духовенства было часто сопряжено с необходимостью противомусульманской полемики, одновременно с этим многие священнослужители являлись для своих народов просветителями, составителями азбук, переводчиками книг на родной язык. Учительские семинарии, из которых преимущественно и выходило национальное (инородческое) духовенство, формировали национальную интеллигенцию. Это влияние инородческого духовенства на культурное развитие своих народов еще мало изучено.

Очень часто научные исследования грешат внеконтекстным изучением предмета исследования или неоправданной избирательностью. Исследователей интересует духовенство, епископат, развитие законодательства о приходах, но ведь история приходской жизни немыслима без паствы и мирян. Представляется, что актуальнейшей научной проблемой является изучение изменения канонического положения, юридического статуса и условий жизнедеятельности прихожан русского прихода XX в., а если брать проблему шире, то положение мирян в Русской Православной Церкви. В XX в. юридические и фактические права мирян претерпевают серьезные изменения. Так, например, определением Поместного Собора 1917–1918 гг. «О церковном проповедничестве» (1 декабря 1917 г.) вводился институт «благовестников» — мирян, которым разрешалась проповедь в храме при условии «посвящения в стихарь». Перед лицом воинствующего безбожия повышалась и ответственность прихожан. Особое определение Собора от 30 августа/12 сентября 1918 г. обязывало христианина «всеми доступными и не противными духу учения Христова средствами защищать церковные святыни». Под страхом церковного отлучения запрещалось участвовать «в изъятии святых храмов, часовен и священных предметов».

Разработанный Поместным Собором «Приходской устав» предусматривал более активное, чем прежде, участие мирян в жизни прихода, хотя и не столь широкое, как это предполагалось Предсоборным присутствием. Например, мирянин избирался товарищем председателя приходского собрания (п. 54). В приходской совет, избиравшийся приходским собранием, помимо членов причта входили церковный староста или его помощник и миряне обоего пола, избираемые приходским собранием в количестве не меньшем (!) числа членов причта (п. 68), причем предусматривалась и ежегодная ротация членов приходского совета. Товарищем председателя приходского совета, т.е. настоятеля, мог быть избран и мирянин.

При советской власти роль мирян еще более возрастает, но уже не благодаря их каноническому положению, а в соответствии с их юридическим статусом, определенным советским законодательством. На основании Декрета о свободе совести хозяевами в церковных общинах стали приходские советы, состоящие преимущественно из мирян. В их праве было, например, ходатайствовать об удалении священника с прихода, что, конечно, было просто недопустимо в синодальный период. Это, с одной стороны, позволило мирянам активно сопротивляться в 20–30-е гг. обновленческому духовенству, а с другой стороны, заложило возможность для узурпации мирянами никогда не принадлежащих им прав, и воспитало спустя десятилетия особый — хорошо известный церковному человеку — психологический тип прихожанина, находящегося в перманентной борьбе с настоятелем и неутомимо способствующий удалению неугодного ему настоятеля через посредство как епархиальной власти, так и власти светской. Этот тип прихожанина, как уродливое порождение советской системы и одновременно искаженной внутрицерковной жизни, этапами своего генезиса имеет 1943 г., когда возникает институт уполномоченных по делам Русской Православной Церкви, а затем — по делам религий, а с другой стороны — 1961 г., когда Священный Синод вынужден был принять навязанное ему светской властью постановление «О мерах по улучшению существующего строя приходской жизни и по приведению его в соответствие с гражданским законодательством». Православная приходская община, согласно новому приходскому законодательству, имела отныне «самостоятельный характер в управлении хозяйством и финансами» (п.2б), т.е. автономный характер по отношению к епископу и настоятелю, но подконтрольный местным горсоветам или райсоветам.

Если институт уполномоченных по делам Русской Православной Церкви уже начал исследоваться5, то трансформация психологического типа русского прихожанина в XX в. не становилась предметом научного исследования. Между тем эта проблема весьма актуальна. Тем более что она пересекается с необходимостью изучения динамики религиозности российского населения в XX в. Отчасти эти вопросы нашли свое освещение в ряде исследований В.Б. Жиромской, Т.А. Чумаченко, М.В. Шкаровского.

Как известно, при переписи 1937 г. верующих оказалось 56,7 % против 43,36. И надо полагать, что эти цифры были существенно занижены. Верующих было больше. Даже в 80-е гг., когда в СССР сменилось уже четыре поколения жителей, религиозность была весьма высокой. Если учитывать, что многие отпевания совершались тайно и не регистрировались, то с уверенностью можно утверждать, что, несмотря на 70-летнюю борьбу с Православием, в России более половины умершего населения отпевалось приходским духовенством. Среди наиболее религиозных областей России в отчетах Совета по делам религий назывались: Чувашская АССР (в 1987 г. там было крещено 53 % родившихся младенцев и отпето 67 % от числа умерших), Ивановская область (соответственно 46,3 и 76,9 %), Удмуртская АССР (отпето 68,2 % умерших), Вологодская область (отпето 64,1 %). С учетом заочных и незарегистрированных отпеваний процент таковых достигал до 90 от числа всех скончавшихся и бывших православными по рождению. Одновременно в Горьковской области было крещено 48,7 %, в Новгородской — 39,4 %, а в Московской — 38,6 % от числа родившихся7.  Для государства это была тревожная статистика, свидетельствующая о постепенном росте социального значения православного прихода в России. Серьезного анализа этого явления советская власть сделать была не способна. Объяснения роста влияния Церкви носили преимущественно стыдливо-умозрительный характер. Так, одной из причин, объясняющей (по мнению Совета по делам религий) высокий процент отпеваний, являлись «серьезные недостатки в работе местных ритуально-похоронных служб, отсутствие впечатляющего гражданского обряда поминовения»8. 

Вместе с изучением динамики возрастания религиозности следует обратить внимание и на терминологию этого вопроса. По нашему мнению, давно следует пересмотреть такой укоренившийся и бессмысленный термин, как «народное православие», противопоставляющееся «официальному» (причем, для всех периодов церковной истории). Нет и не может быть разного Православия (ортодоксии) как не может быть «народной» и «официальной» Церкви. Может быть народное благочестие, христианская народная культура, вбирающие в себя элементы обрядоверия или почитания какого-то особенного типа подвижничества.

Особая и сложная тема для исследования — вопрос противостояния, которое в Русской Церкви возникало и в прежние века, но особенно ярко проявилось в XX в. Я имею в виду противостояние между белым духовенством и епископатом, а шире — между женатым духовенством и монашеством. Уродливое обновленческое движение только частное явление более общего и гораздо более сложного процесса. Полагаю, здесь следует вспомнить и те вопросы, которые становились камнем преткновения между епископатом и приходским духовенством. Например, вопрос справедливого епископского и церковного суда (эти понятия после Поместного Собора 1917–1918 гг. не тождественны), вопрос о выборах клириков или вопрос о вдовом духовенстве, являвшийся предметом соборного рассмотрения в Русской Церкви еще начиная с Владимирского Собора 1274 г. Вопрос о вдовом духовенстве рассматривался вкупе с вопросом о допустимости для приходского духовенства второбрачия. В XIX–XX вв. его поднимали не в одной только Русской Церкви. Сербское духовенство, в том числе и часть епископата, среди которого следует назвать и выдающегося православного канониста епископа Никодима (Милаша)9,  также выступало за допустимость второбрачия для духовенства, считая возможным общецерковный пересмотр 6-го правила Трулльского Собора с последующим разрешением второбрачия как новой канонической нормы.

Последние годы дают нам много примеров взаимного непонимания, иногда вырастающего до открытого противостояния, в основе которого могут лежать мотивы этического или дисциплинарного характера.

Безусловный интерес представляет изучение роли православных женщин в церковной истории XX в. Положение женщин в Русской Церкви претерпевает существенные изменения именно в этом столетии. Так, женщины, согласно разработанному Поместным Собором 1917–1918 гг. приходскому уставу, могли быть церковными старостами. Более того, Собор издал 7(20) сентября 1918 г. особое определение «О привлечении женщин к деятельному участию на разных поприщах церковного служения», согласно которому женщинам предоставлялось право участвовать не только в приходских собраниях и советах, но и в благочиннических и епархиальных собраниях, право занимать должности во всех епархиальных учреждениях, кроме благочиннического и епархиального советов, а также учреждений судебных и административных. Кроме того, допускалось исполнение женщинами должности псаломщиков со всеми правами и обязанностями штатных псаломщиков, но без включения их в клир. Известна активная роль женщин в сопротивлении изъятию церковных ценностей и закрытию монастырей в 20-30-е гг. В Шуе и других поволжских текстильных городах на защиту церковных святынь выступили преимущественно женщины. В 30-е гг. многие сельские храмы не были закрыты именно потому, что их старостами являлись женщины, категорически отказывавшиеся отдать ключи от храма уполномоченным райсоветов.

Научный интерес представляет исследование форм и служений женского монашества в XX в.

Хотя имеется ряд исследований о существовании женских епархиальных училищ (О.Д. Поповой), духовных училищ, семинарий и академий (протодиакона Сергия Голубцова, А.В. Журавского), но все это разрозненные исследования. Необходимо комплексное изучение истории духовного образования в контексте общего развития системы образования в России10.  В XX в. духовные учебные заведения переживают не лучшие времена — две реформы 1906, 1910-1911 гг. в имперской России, реформа 1917 г. в России буржуазной и последующий разгром академий и всей системы духовного образования в Советской России. Полная утрата отечественной церковной наукой своих позиций в мировой науке. Организационное восстановление духовно-учебных заведений в 40-е гг. и сведение их задач, в том числе академий, к одной только подготовке пастырей. Реформы духовного образования конца 90-х гг., не завершившиеся и по сей день.

Остается не изученной история духовных журналов в XX в.

Изучение трагедии русского миссионерства и проблемы его восстановления в постсоветской России остается актуальной задачей для современных исследователей истории Русской Православной Церкви. Миссионерские съезды, выдающиеся русские миссионеры, формирование национальной интеллигенции из числа миссионеров, вклад русской миссии в дело просвещения народов, населявших просторы Российской империи, — вот те направления, по которым могут идти исследования.

История зарубежных православных диаспор (Японской, Пекинской, Урмийской и т.д.) — также актуальное направление исследований. При этом следует избегать априорных обвинений, внесения в науку элемента человеческой страстности. Здесь вновь возникает вопрос источниковедческий и историографический.

Нельзя рассматривать политику митрополита Сергия (Страгородского) вне контекста его синодальной деятельности, а воззрения правой оппозиции как нечто, никогда не имевшее места. До сих пор в этих вопросах существуют не исторические реконструкции, а эмоциональные оценки позиции противных сторон. Следует отказаться от ригористического пафоса и придерживаться источников. До сих пор нет классификации русских расколов и оппозиций XX столетия (от начала его и до конца).

Особый интерес представляет исследование русских катакомб. Прежде всего, следует обратить внимание на научную публикацию источников, по которым можно было бы изучить психологию апостасийного и эсхатологического сознания катакомбного движения. Какое богатство для исследования представляют сочинения, например, архиепископа Андрея (Ухтомского) или епископа Нектария (Трезвинского)! Здесь пытливого исследователя ждет не меньше открытий, чем, например, в старообрядческой литературе.

Исследователи часто встречаются с новой мифологизацией истории. В житиях новомучеников появляются сюжеты, явно не имевшие места в исторической действительности и являющиеся продуктом личного произволения современных агиографов. В связи с этим встает проблема научного издания житий новомучеников и исповедников XX в., где была бы невозможна литературная фальсификация. Кроме того, часто можно встретиться с дипломатичным умолчанием о воззрениях того или иного иерарха данного периода, хотя эти воззрения носили принципиальный характер.

Опыт канонизационной практики Русской Церкви в XX в. также должен быть исследован. Так, именно в XX в. состоялось редкое в канонизационной практике Русской Православной Церкви прославление, когда приходской священник был причислен к лику святых именно за свою святую и праведную жизнь, а не юродство или мученичество (святой праведный Иоанн Кронштадтский).

Актуальной проблемой для изучения является история трансформации отношения Русской Православной Церкви к участию в политической деятельности и фактическое участие ее членов в политике.

Представляется, что в истории Русской Православной Церкви существует всего два вопроса, которые сразу же разделяют церковных и светских историков на две большие группы: это отношение к политике митрополита Сергия (Страгородского) (впоследствии — Святейшего Патриарха Московского и всея Руси) и оценка участия Русской Православной Церкви в экуменическом движении. В связи с болезненностью этих вопросов необходимо изучение истории экуменического движения и участия в нем Русской Православной Церкви. Для этого необходимо сделать более доступными архивы Отдела внешних церковных сношений, поскольку по архивам только Совета по делам Русской Православной Церкви (и Совета по делам религий) восстановить полную картину ее участия в экуменическом движении не представляется возможным.

В заключение хотелось бы высказать пожелание об осуществлении нового издательского проекта. Необходимо издание периодического журнала (возможно, интернет-журнала), посвященного церковно-историческим исследованиям, статьям, монографиям, диссертационным работам, сборникам. Этот журнал должен одновременно информировать научную общественность о всех планирующихся в России и за рубежом конференциях, посвященных русской церковной истории, каноническому праву, источниковедению и историографии. Возможно, часть этих задач сможет взять на себя «Исторический вестник», являвшийся до недавнего времени изданием Исторической подкомиссии Юбилейной комиссии Русской Православной Церкви по подготовке и проведению празднования 2000-летия Рождества Христова, а теперь ставший изданием Фонда имени Митрополита Макария.

1 Шкаровский М.В. РПЦ при Сталине и Хрущеве. М., 1999. С. 8.

2 См.: Смолич И.К. Русское монашество. 988–1917 // Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1997. С. 277–279.

3 См.: Андроник, игум., Бовкало А.А., Федоров В.А. Монастыри и монашество. 1700–1998 гг. // Православная энциклопедия. Том «Русская Православная Церковь». М., 2000. С. 329.

4 Смолич И.К. Русское монашество. 988–1917 // Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1997. С. 263.

5 См.: Чумаченко Т.А. Государство, Православная Церковь, верующие. 1941–1961 гг. М., 1999.

6 Жиромская В.Б. Религиозность народа в 1937 году (по материалам Всесоюзной переписи населения) // Исторический вестник. №1(5). 2000. С. 108.

7 См.: ГАРФ, ф. А-661, оп. 1, д. 7, л. 11.

8 ГАРФ, ф. А-661, оп. 1, д. 7, л. 12.

9 См.: Никодим (Милаш), еп. Далматинский. Рукоположение как препятствие к браку. СПб., 1907.

10 Первая попытка была сделана светской исторической наукой — см.: Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX — начале XX века. М., 1991.

© Журавский А.В., 2000

Приветственное выступление президента Российской академии наук Ю.С. Осипова

Выступление Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II

А.П. Тупикин
Приветствие Министерства культуры Российской Федерации участникам конференции

Н.А. Платэ
Слово перед вручением диплома почетного профессора Российской академии наук Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II

Обращение президента Российской академии наук академика Ю.С. Осипова к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II

Ответное слово Святейшего Патриарха
Московского и всея Руси Алексия II

В.А. Садовничий
Поздравительное приветствие Московского государственного университета Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II

Митрополит Минский и Слуцкий Филарет
Христианство и культура на пороге третьего тысячелетия

Митрополит Воронежский и Липецкий Мефодий
Церковь, государство и гражданское общество на пороге третьего тысячелетия

Протоиерей Владислав Цыпин
Взаимоотношения Церкви и государства. Канонические принципы и историческая действительность

Н.В. Синицына
Симфония священства и царства

С.Л. Фирсов
Синодальная модель церковно-госу-
дарственных взаимоотношений

А.В. Щипков
Церковно-общест-
венные отношения и проблемы государственного регулирования

Г.А. Михайлов
Государство и Церковь в постсоветский период

Протоиерей Борис Пивоваров
Церковь и консолидация гражданского общества

R. Minnerath
The Experience of the Catholic Church in Structuring its Relationship with States in the XX Century

Р. Миннера
Опыт Католической Церкви в построении взаимоотношений с государством в XX веке (перевод на русский язык)

Митрополит Солнечногорский Сергий
Социальное служение — долг Церкви, обязанность государства, призвание человека

Н.Н. Поташинская
О современной концепции социальной деятельности Католической Церкви

М.В. Каргалова
Христианские истоки европейской социальной модели

Б.К. Кнорре
Конфессионально ориентированное образование в светском обществе

Н.Ю. Степанов
Православные основы системы образования русского зарубежья в 1920–1930-е годы

Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий
О Синодальной комиссии Русской Православной Церкви по канонизации святых

Протоиерей Валентин Асмус
Принципы богословского подхода к истории

М.С. Иванов
Сравнение научно-исторического, философского и богословского подходов к истории

Архимандрит Платон (Игумнов)
Христианство на пороге XXI века

Р.А. Лопаткин
Конфессиональный портрет страны

З.И. Пейкова
Отношение к Церкви в России и других странах

Ю.В. Ушакова
Религиозная ситуация: начало XX — канун XXI века

М.П. Мчедлов
Новый тип верующего на пороге третьего тысячелетия

Священник Сергий Широков
Основы современной миссиологической науки и развитие миссионерских исследований

О.В. Шаталов
Теоретические аспекты развития отечественной миссиологии

О.Ю. Васильева
Проблемы прозелитизма в России конца ХХ века

Архимандрит Макарий (Веретенников)
Всероссийский митрополит Макарий и проблемы современной церковно-истори-
ческой науки

С.Л. Фирсов
Актуальные вопросы изучения истории синодального периода Русской Православной Церкви

А.И. Алексеев
К характеристике русских архиереев в первой половине XVIII века (постановка проблемы)

А.В. Журавский
Актуальные и перспективные направления изучения русской церковной истории XX века

Приветствия,
направленные в адрес конференции